Александр Афанасьев - Меч Господа нашего-4 [СИ]

Перед тем, как есть — Руслан задернул занавеску наглухо. Отец с тревогой наблюдал за его действиями.

— С тобой все в порядке?

— Хвала Аллаху! — Руслан набивал пирогом рот, ел торопливо и жадно.

— При чем тут Аллах… — с горечью сказал отец.

Руслан глянул на него, но ничего не сказал и продолжил есть.

— Как твой сын?

Руслан недоуменно глянул на него.

— Ты о чем, отец?

— О твоем сыне. Ты не забыл о том, что он есть?

У Руслана была женщина в Чечне. Вдова — таких там было много. Он подумал, что речь идет о ней.

— Нет, не забыл.

Руслан, не прекращая жевать, достал откуда-то из-за пазухи пачку денег. Положил на стол.

— Трать осторожно…

Отец не прикоснулся к деньгам.

— Ты чего?

— На этих деньгах — кровь.

Руслан покачал головой.

— Они честные. За работу.

— Кем ты работаешь?

Руслан ничего не ответил.

— На этих деньгах — кровь. Кровь Башира.

Руслан ощерился.

— Я знаю. Братья сказали… Отомщу.

— У тебя нет братьев. У тебя есть брат. Точнее — был.

Руслан перестал жевать.

— Что ты хочешь?

— Я хочу, чтобы ты вышел из леса.

Руслан отрицательно покачал головой.

— Юхлоарджо. Позор.

— Этот позор, я возьму на себя. Вернись… можно договориться обо всем.

— Позор…

Руслан Хучбаров, живший на взводе — даже за стеной уловил осторожные шаги. Они шли его путем — через огороды…

Ничего не сказав — он бросился бежать, резко подорвался с места, как зверь. Зазвенело стекло. На улице — остановившаяся, перекрывшая дорогу неприметная Нива, стрелок с автоматом, ствол которого напоминает водопроводную трубу — за ней. Спецназ! Он кувыркнулся — пули прошли совсем рядом, одна рванула одежду, обожгла кожу.

Дом находился на самом краю поселка. Совсем рядом — кукурузное поле.

Бежать!

Тело с хрустом вломилось в зеленую стену толстых, мясистых стеблей. За спиной — отрывистый лязг команд, пули идут выше. Хотят живьем брать, гады…

На ходу он выхватил пистолет. Выстрелил несколько раз назад, в сторону преследователей. Пистолет был плохой, маломощный — ПМ, который он снял с убитого милиционера. К тому же — он сообразил, что пуля ПМ никого не убьет, а вот свое местоположение — он выдал.

Выругавшись, он резко сменил направление. Ему надо было не к лесу… там то его и ждут. Надо было к проселочной дороге — может быть, он поймает машину. И тогда спасется.

Хвала Аллаху, не было слышно вертолетов. Если у федералов есть вертолеты — тогда от них не уйти…

На проселочную дорогу он не вышел — а буквально вывалился, хватая ртом воздух. И — о, Аллах — на дороге была машина, он едва не напоролся на нее. Это был УАЗ с чеченскими номерами, хвала Аллаху…

— Д'адита! — он вспомнил нужное слово по-чеченски, заколотил по двери кулаком, — Д'адита!

Среднего роста, пожилой, лысоватый, с волчьими глазами водитель открыл дверь машины.

— Садись, — по-русски сказал он.

Беслан, Северная Осетия

Улица Коминтерна, школа N 1

1 сентября 2004 года

Тот, кто звонил, не рассчитал одно — шахидка была не в зале, и не рядом с ним. Она вышла и отошла довольно далеко, чтобы позвонить…

Кроме террористки погибли двое заложников — мужчин, работающих на возведении баррикад, шестеро получили ранения разной степени тяжести. Один из террористов смертельно ранен, еще один ранен, но не так тяжело. Террористы думают, что начался штурм и начинают стрелять, от пуль получают ранения еще несколько заложников. Там, где подорвалась шахидка, вся стена забрызгана кровью, кричит от боли умирающий террорист, но вот чудо — один из заложников, находящихся в нескольких метрах от эпицентра не пострадал совершенно! Обычно пояса шахидов куда мощнее и производят куда более страшные разрушения.

Немного восстановив порядок, террористы дают приказ выкинуть на улицу расстрелянных ранее заложников — мужчин. Когда выбрасывали трупы, одному из заложников удается бежать.

Время идет своим чередом. Когда заложники начинают постепенно выходить из-под контроля, одного из заложников выводят на середину зала и приставляют к голове ствол. В коридорах мужчин — заложников заставляют строить баррикады и говорят, что скоро всех расстреляют.

Один из мужчин — заложников по имени Казбек Дзарасов, строя баррикаду, спрашивает одного из террористов — почему они не отпустят хотя бы детей, ведь дети ничего не понимают и по всем кавказским традициям не участвуют в войне. Террорист отвечает: им и не надо ничего понимать, довольно того, чтобы они подохли.

Примерно в полночь главный переговорщик, детский врач по имени Леонид Рашаль, который вел переговоры и при захвате заложников в театральном центре на Дубровке, набирает номер террористов. Ему просто и незатейливо объясняют правила: отключите телефон — расстреливаем заложников, увидим солдат — расстреливаем заложников, выключите свет — расстреливаем заложников. Рашаль спрашивает — вы разве не знаете, как часто отключают свет. После недолгого молчания террорист говорит — три минуты. Если через три минуты после отключения свет не включат — будет стрельба. И если один подойдешь (без президентов Ингушетии и Осетии) к школе — расстреляем.

Рашаль пытается завязать переговоры, ему нужно договориться об освобождении хотя бы части заложников или о передаче им еды и воды (до этого террористы сказали, что заложники объявили голодовку, протестуя против политики правительства России на Кавказе и им не нужны ни еда ни вода). И вот тут — впервые внешне спокойный террорист срывается. Следует истерический крик: «Пошел ты, жидовская морда, ты нам один не нужен! Подойдешь к школе один — будешь труп!»

Становится понятно, что цели у террористов совершенно другие, не такие, как в предыдущих терактах. Дети — только предлог.

Но от этого никому не легче.

Тем временем — в гостинице срочно доставленные из Москвы «местные авторитеты» во главе с М.М. Гуцериевым, крупным бизнесменом — пьют водку. Они ничего не могут сделать. Им страшно…

Владимир Ходов.

Активный боевик, самый жестокий из всех.

Владимир Ходов не был с детства мусульманином, он не был ни осетином, ни чеченцем — его мать привезла его в Осетию с Украины, когда маленькому Володе было три года, тогда это было нормально. Они поселились в деревне Эльхотово, мусульманской деревне на границе с Кабардино-Балкарией, на улице Сортово 17, в двухэтажном доме барачного типа. Приемный отец Ходова служил в инженерных войсках, мать работала медсестрой. Это была нормальная советская многонациональная семья.

Володя учился средне, самые лучшие отметки были по русскому и литературе. Среди сверстников был необщителен, замкнут, часто болел. Часто ходил в библиотеку и читал книги, обожал читать энциклопедию, которая там была.

В одна тысяча девятьсот девяносто восьмом году Ходов преступает закон — в Майкопе он совершает изнасилование, его объявляют в розыск. Старший брат, Борис — сидит в тюрьме за убийство — восемь лет, убийство он совершил в шестнадцать. Он освобождается в начале две тысячи третьего — чтобы меньше чем через год погибнуть…

— Стоять, лицом к стене.

Произносящий это конвоир страдает насморком, отчего говор у него получается «в нос», неразборчивый. Он привычно придерживает конвоируемого за плечо, не глядя, безошибочно попадает ключом в прорезь замка, который помнит еще сталинские времена. Да, умели тогда вещи делать, не то что сейчас.

— Проходим. Стоять.

Дверь захлопывается.

— Вперед.

Тусклый цвет ламп, забранных в стальные решетки — чтобы не разбили и осколками не зарезали кого или сами не вскрылись{Вскрыли вены, покончили с собой.}. Мутно-зеленый цвет стен, их красили, наверное, раз двадцать, не шкурили, отчего краска лежит слоями, неровно. Запах параши — неистребимый запах несвободы. Ряды одинаковых дверей с номерами. Гулко гремящий пол под ногами…

Кто не был, тот будет, кто был — не забудет!

— Стоять. Лицом к стене.

Здесь — пост. Двое привычных ко всему конвоиров — крестьянские, усталые, серые от плохого воздуха и постоянного стресса лица с рваной сетью капилляров на алкоголически красных носах. Дубинки в ухватистых руках. Они — такая же принадлежность этого здания как двери, решетки и ключеуловители, они уже свыклись с этой работой и не знают никакой другой. И знать не хотят — работы нормальной нет, предприятия позакрывались, все разворовали — а тут заплата регулярно, выслуга лет для пенсии, больничка своя, ментовская, путевку можно получить в ментовский санаторий, если с начальством не грызться. Ну и приработок… чай — эка невидаль, а тут по три цены идет. Зэки чифирнуть любят, раньше за это враз вылететь можно было, а теперь начальство глаза закрывает. На чифирек, на водку, на всякую бациллу{еда, съестное.}. Только отстегивай не забывай — а то ОБХСС. Один будешь хапать скоро сядешь. Сам. В этой терпимости есть смысл — зачем проблемы с зэками, с отрицаловом{Лица, твердо придерживающиеся криминальных, антиобщественных взглядов на жизнь, не желающие вставать на путь исправления, регулярно нарушающие режим.} — начнешь на горло наступать — бунт поднимут, вскроются, приедет комиссия из Москвы, им либо отстегнешь, либо пинка под зад дадут. А тут — и зэка довольны, и деньга в карман капает… чем не житье.